1. Имя:
Ву Ифань. Крис. №00

2. Способности:
Полет.

3. Внешность:
Темноволосый, кареглазый, без тринадцати сантиметров двухметровый и отдаленно напоминающий лицом Снежную Королеву. Здравствуйте, всё это — Ву Ифань.
Крис никогда не имел типичного подросткового стремления выделяться из толпы (внутреннего осознания себя белой вороной хватало за глаза), а потому в общем и целом выглядит весьма обычно — за исключением прокола в ухе с какой-то дешевой сережкой, спонтанно сделанного на бесцельно накопленные деньги. К слову, вопреки всем опасениям пиздюлей за такое «бабское» изменение во внешности китаец не получил — родителям было настолько похрену на происходящее в его жизни, что прокола они даже не заметили.
Волосы стричь не любит, а потому чаще всего ходит обросший вплоть до момента, когда челка начинает лезть в глаза до неприличия. Да и в этом случае Ифань кромсает пряди как попало, лишь бы освободить обзор, и уж тем более не заморачивается ни с какой прической.
Всегда с прямой осанкой, светлой кожей и зачастую слишком спокойным выражением лица, у особо романтичных он обычно вызывал ассоциацию с принцем, а у особо пессимистичных — с надменной сукой.
В одежде предпочитает темные тона, и чаще всего его можно увидеть в джинсах и футболке, когда особенно холодно — в толстовке.
И, конечно же, на солнечном сплетении красуется своеобразная метка, напоминающая то ли дракона, то и черт знает что еще — но определенно что-то крылатое.

4. История жизни до попадания в EXODUS:
Ифаню никогда не прощали его происхождение. И, возможно, он воспринимал бы это куда более философски с самого начала, если бы хоть немного понимал, что с ним не так. Ведь вот он — такой же, как и остальные дети во дворе. У него тоже есть мама, есть... ладно, не папа, но кто-то смутно на него похожий.
Так почему же с другими детьми их матери играют, возятся, смеются и обнимаются, в то время как его мать старается лишний раз не прикасаться к сыну, глядя на него не как на собственного ребенка, а как на необходимое зло? Почему остальные дети называют живущих с ними мужчин папами, а Ифань за робкое «папа» получает звонкую пощечину вкупе с криком «Не смей называть меня отцом»?!
И черт знает, в чем здесь было дело — в том ли, что с годами родители, хоть и не полюбили его, но хотя бы смирились с его существованием, в том ли, что он просто привык к происходящему и воспринимал это как нечто должное и справедливое, но все «почему», так волновавшие пятилетнего Ву, годам к десяти стали ему практически безразличны. В конце концов, люди привыкают ко всему, даже к самым радикальным жизненным переменам — а для Ифаня это было и не переменой. Всего лишь жизнью как таковой.
И сравнивать ему было не с чем. Привыкший чувствовать себя чужим и неправильным, со сверстниками Ифань практически не общался — а потому ему не от кого было знать, например, что это не нормально, когда ребенка избивают. И что вдвойне ненормально, когда мать за него даже не заступается.
Впрочем, он смутно догадывается об этом, когда видит, как к незнакомому плачущему мальчишке, держащемуся за разбитое колено, мчится его отец. Ифань не рыцарь — но долго не думает, кидаясь наперерез мужчине, чтобы закрыть парнишку собой с искренним воплем «Не бейте его, пожалуйста!» И Ву чувствует себя еще более чужим и неправильным, когда растерянный незнакомец уверяет его, что вовсе не собирался бить сына, и успокаивает последнего, помогая подняться на ноги. Ведь, если других не бьют за их слезы, значит, такого заслуживает только он?..
Разобраться, почему все так, Ифань не пытался — просто не чувствовал необходимости. Куда более важным казалось умение держать в себе любые эмоции, превратившееся с годами в условный рефлекс. Он знал, что, если будет слишком громко смеяться, то очень разозлит «отца», а уж если позволит себе заплакать, то точно будет избит. И, уж если нарвался, главное — не показывать страх и боль, ведь это злит еще сильнее. Смешавшиеся в сознании с болью крики «И так урод, так еще, блять, ноешь, как девчонка!» отпечатались клеймом в его разуме — куда более ярким и заметным для Ифаня, чем непонятный рисунок на солнечном сплетении.
Ву не вникал и не хотел вникать. Сказано, урод — значит, урод. Сказано, что должен держать все в себе, чтобы быть «хотя бы, сука, мужиком» — значит, должен. Не потому, что так надо. А потому, что иначе будет больно.
К пятнадцати годам это умение оттачивается, боль ударов понемногу забывается, а жизнь становится довольно спокойной. У Ву, со временем научившегося поддерживать разговоры ни о чем, даже появляются приятели среди сверстников — и что-то вроде друга, если можно так назвать человека, продолжающего существовать рядом только за счет любви болтать без умолку и полного отсутствия интереса к жизни самого Ифаня. А тому даже нравится такой расклад — постоянно наблюдать за жизнью человека, настолько открытого миру в своих чувствах.
На беду или на счастье, с возрастом Ву заметно хорошеет, и, в общем-то, не удивительно, что для некоторых девушек начинает представлять интерес весь из себя таинственный и закрытый парень, с довольно холодным, но все-таки красивым лицом (да еще и высокий). Одна из них даже решается предложить Ифаню погулять после школы, но получает лишь сухое «Нет» и уходит с заметно обиженным видом.
— Слышал, ты очень обидел Чжу, — во время обеда говорит Сяоган, его друг, с явной укоризной качая головой, — Мог бы отшить и помягче.
— В смысле? — переспрашивает Ифань, даже не глядя на собеседника, к чему тот, кажется, давно привык.
— Ты как маленький, ей-богу, — юноша фыркает, закатывая глаза, — Ну там типа «мне очень жаль, ты такая хорошая-пригожая, но...» Ну и так далее, сам будто не знаешь, что там обычно заливают.
И Ву только кивает, предпочитая молчать о том, что действительно этого не знает. И о том, что ему действительно жаль — вот только выразить он это не способен. Просто не знает, как.
После еще одной отвергнутой дамы (на этот раз Ифань даже постарался соблюсти все формальности, но, кажется, все равно обидел) представительницы прекрасного пола, судя по всему, осознали бесперспективность парня и оставили его в покое, на что тот, в общем-то, не жаловался, ведь, честно сказать, девушки его совсем не привлекали. Зато очень даже привлекали парни, о чем Ву тем более помалкивал, старательно отводя взгляд от какого-то красавчика из выпускного класса. Тот факт, что геев никто не любит, он уяснил, к счастью, давно — и со своей особенностью довольно быстро смирился. Всего лишь еще одно внутреннее клеймо. Всего лишь еще один пунктик к званию чужого и урода.
Когда Сяоган перестает появляться на уроках, в жизни Ву становится непривычно тихо. От одноклассников слышны новости о том, что юноша болен, а вперемешку с ними все чаще — упреки в сторону Ифаня за то, что тот за все время до сих пор не удосужился хотя бы позвонить человеку, который проводил с ним большую часть времени в школе. Парень молчит, отвлекая себя тем, что утыкается в тетрадь, чертя на полях бессмысленные рисунки. Не объяснять же им всем, что он действительно волнуется — вот только понятия не имеет о том, что это положено как-то выражать? И не знает, как это вообще у людей происходит. Ведь в его семье такого отродясь не бывало.
Однако, едва Сяоган звонит ему и очень просит сходить для него за лекарством, которое довольно неожиданно закончилось, Ву срывается с места, не дожидаясь окончания учебного дня. И даже проводит немало времени рядом с непривычно бледным другом, сидящим на кровати с опорой на подушки, рассказывая тому свежие новости из школы и, кажется, впервые оказываясь разговорчивее Сяогана, который только и делает, что продолжает спрашивать.
— Ифань... — неуверенный голос парня звучит в тот момент, когда Ву уже стоит на пороге его комнаты, собираясь уходить, — Если честно, я был так обижен на тебя. Мне ведь каждый день кто-то звонил, а ты — ни разу, — Сяоган ненадолго замолкает, но продолжает говорить раньше, чем мозг его гостя успевает переварить тот факт, что, наверное, в таких ситуациях следует извиняться, — Я из-за этого даже помощи у тебя просить не хотел. Обзвонил сначала их всех. Потом уже — тебе. А в итоге... Им всем оказалось насрать. Всем, кроме тебя.
Ифань молча смотрит на друга, не понимая, к чему тот вообще говорит все это. А тот слабо улыбается, словно что-то замечает на внешне равнодушном лице.
— Я просто хочу извиниться, — поясняет наконец Сяоган, — За то, что плохо о тебе думал. Считал, что тебе вообще все по жизни похеру. Мне странно, что ты такой... закрытый. Но лучше будь таким, чем как все остальные.
И Ву впервые чувствует, что его понимают. Понимают и принимают — таким, какой он есть. А еще очень хочет выразить благодарность за это — но от одной лишь мысли об этом внутри встает непреодолимая преграда.
— Зачем ты все это говоришь? — только и может вымолвить Ифань, искренне не понимающий такого прилива искренности, нетипичного даже для Сяогана.
— Не хочу уходить, оставив здесь недосказанное, — с непривычной печалью во взгляде усмехается юноша, оставляя друга в еще большем недоумении.
Смысл этих слов Ву понимает лишь спустя месяц, когда стоит перед гробом, в котором лежит его единственный друг, и пустым взглядом смотрит на него, оставившего Ифаня здесь со всей его внутренней недосказанностью, которую уже никогда не получится исправить. И это давящее чувство — кажется, совсем не новое, но впервые н а с т о л ь к о сильное — постепенно заполняет все его существо.
Возвращаясь с похорон, парень очень старается не обращать внимание на шушукающихся за его спиной одноклассников. В конце концов, там ничего нового — очередные обвинения в безразличии. Ву не видит смысла что-то объяснять им всем — они не понимают и не поймут. Только Сяоган понимал — и им всем до него, черт возьми, недостижимо далеко.
Ифань уверен, что очень скоро будет в порядке, но с каждым днем становится только хуже. Все чаще ему кажется, что в одно мгновение на него горой невысказанности обрушились все эмоции, что накопились за шестнадцать лет жизни. И ему бы поплакать ночью в подушку, да только рыдания встают комом в горле и не хотят выходить наружу, как бы парень ни пытался их выбить.
Плакать нельзя. Не потому, что так надо. А потому, что иначе будет больно. Въевшееся в подкорку правило, не побеждаемое даже тем, что из-за этого теперь куда больнее.
Ифань надеется, что сможет высказаться хотя бы Сяогану, но молчит, долго и бессмысленно глядя на каменное надгробие, с фотографии на котором ему улыбается друг.
Ком в горле — и больше ничего. И Ву остается лишь, стиснув зубы, уйти и больше никогда не возвращаться — чтобы не стало еще хуже.
С каждым днем внутренний мир Ифаня все более трещит по швам. Каждая мелкая эмоция, каждая пустяковая недосказанность мягко и неумолимо ложится новым грузом, делая ношу на сердце парня все более неподъемной. Окончательно замкнувшийся в себе и не общающийся ни с кем, китаец отвлекается на все, что попадает под руку — книги, сериалы, фильмы... Торопливые рисунки на полях понемногу превращаются во что-то более полноценное, и на бумаге все чаще вырисовываются мрачные и  непонятные образы, так похожие на душу самого Ву.
Но он не справляется. Все равно совершенно не справляется — и в один из дней доходит до крайней степени терпения. Никто даже не замечает, что внутри у Ифаня что-то с треском надломилось — ведь внешне не меняется совсем ничего, и надменно-ледяное выражение лица вкупе с равнодушным взглядом остаются прежними. Остаются даже в тот миг, когда Ву уверенно идет к краю крыши.
Ифань не размышляет, не мешкает и ни на миг не сомневается — он настолько устал от самого себя, что в нем не остается ничего кроме желания это прекратить. Он даже не останавливается, достигая края, и просто срывается вниз так бессмысленно-просто, словно делает что-то совершенно обыденное.
И далеко не сразу понимает, что столкновения с землей не происходит как-то слишком долго.
Осознание того, что он, мать вашу за ногу, летит, приходит еще дольше, а, когда наконец приходит, Ифань охуевает так, что на некоторое время даже забывает о недавних смертельных намерениях. С трудом сориентировавшись в ситуации, и разобравшись методом проб и ошибок, каким образом вообще корректировать свое местоположение в пространстве, Ву наконец достиг земли — и осознания, что решение умирать определенно было  преждевременным. Хотя бы потому, что разбираться с такой новостью о самом себе, как минимум, интересно.
Следующие полгода Ифань проводит, тратя все свободное время на изучение своих способностей. Понемногу узнает все больше о своих возможностях и ограничениях, все лучше справляется с управлением полетом. А главное — желание по возможности забыться наконец исполняется вопреки тому, что теперь Ву окончательно и бесповоротно чувствует себя изгоем.
Чувствует вплоть до того дня, как встречает странного человека, назвавшегося доктором Ли, от которого узнает об интернате, в котором таких, как он, изучают и помогают узнать лучше самих себя. И от одной лишь мысли, что он может попасть в окружение людей, среди которых будет своим, Ву соглашается, практически не раздумывая.

5. Характер и привычки:
Многие люди могут позавидовать тому, что Ифань считает своим проклятием — сдержанности в эмоциях, достигшей такого предела, что проявлять их Ву не способен даже наедине с собой. И дело вовсе не в том, что он считает нужным надевать безразличную маску, просто она сама по себе приросла к нему так прочно, что не оторвать, врастая в него условным рефлексом «плакать нельзя, потому что будет больно». Вот только негласным табу на слезы дело не ограничивается.
Крис знает, что до добра это не доводит, но сделать не может ничего, и дело уже не только в подсознательном страхе перед собственной искренностью, но и в тотальном неумении ее проявлять. Он умеет привязываться, умеет ценить и умеет заботиться, но грань этого умения заканчивается там, где нужны слова, а не действия. Готовый в любой момент помочь делом, в ситуации, где требуется только поддержка, теплое слово и прочие знаки внимания, Ифань оказывается абсолютно беспомощен.
Стоит ли говорить, что для понимания окружающих все это слишком сложно? И привыкший выслушивать упреки Ву каждый раз рефлекторно отводит взгляд от глаз собеседника, смотря либо мимо, либо на любую другую часть лица — лишь бы не смущать людей мнимым равнодушием и не видеть так отчетливо их непонимание или обиду.
Необходимость постоянно отвлекаться от собственных мыслей и выплескивать их хоть куда-то породила привычку носить с собой блокнот и карандаш, чтобы в любой момент иметь возможность извлечь их из кармана — и начать рисовать первое, что придет в голову, а то и что-то совершенно для разума неожиданное, рожденное бездумными движениями рук при совершенно отключенном мозге. Зачастую Крис и предсказать не может, что нарисует на этот раз — чей-то портрет, рандомный пейзаж, переплетение неясных узоров? Так или иначе, порой доходит до того, что Ву машинально начинает рисовать даже перед носом у собеседника, когда тот начинает слишком уж активно давить на нестабильный рассудок китайца.
При этом всем назвать Ифаня молчаливым и угрюмым нельзя — он вполне способен поддержать разговор ни о чем, покуда ему не лезут в душу, хотя и не имеет привычки делать первых шагов для знакомства. Имеющий свое мнение по большинству вопросов, Ву не видит ничего плохого в том, чтобы высказывать его — вот только делает это зачастую излишне сухо и прямолинейно, отчего в глазах некоторых людей оказывается грубияном.
Любит читать, причем в этом вопросе довольно всеяден — лишь бы было чем занять глаза и разум в моменты уединения.
И независимо от собственной воли неизменно тянется к людям, абсолютно противоположным ему самому, ведь чем ярче, шумнее и искреннее человек — тем больше у Ифаня шансов хотя бы на время погрузиться в чужие эмоции, забыв о себе самом.

6. Пробный пост:
Уйти прогуляться в любое время суток никогда не было для Ифаня проблемой — родителей не очень-то и беспокоило, если он не выходил к ним поужинать или вообще исчезал из поля зрения. Более того, такой расклад их устраивал больше всего. И, в общем-то, здесь у них с сыном была полнейшая взаимность.
Именно поэтому, покидая квартиру под утро, Ву был уверен, что его не хватятся. Уснуть у него за всю ночь так и не вышло, а в квартире даже стены словно давили, а оттого парнем было принято самое простое решение — уйти в свой укромный уголок на окраине города, где у китайца уже давно был этакий «полигон» для тренировок в полете, ведь иных мест, где можно спрятаться от любопытных глаз, он просто не знал.
К моменту, когда парня начало клонить в сон, а силы на полет просто иссякли, уже давно рассвело. С неохотой волоча ноги, Ифань поплелся домой, да только пройти успел совершенно немного.
— Мистер Ву! — звучит за спиной незнакомый голос, и парень оборачивается, почти уверенный, что ослышался. Но нет — его взгляд действительно натыкается на хорошо одетого седого мужчину довольно интеллигентного вида, смотрящего прямо на Ифаня с легкой улыбкой.
— Ваши навыки, признаться, впечатляют, — незнакомец мягко улыбается и говорит с едва заметным акцентом,— Не уделите мне пару минут?
— А вы вообще кто? — только и выжимает из себя Ифань, внутренне замирая от осознания, что кто-то его все-таки заметил и понимая, что никогда не раздумывал, как ему вообще выкручиваться из такой ситуации. Блять, блять, блять!..
— Профессор Ли Сынхен. Специалист по... полётам, — впрочем, мужчина, кажется, настроен дружелюбно. Даже как-то... чересчур дружелюбно?
— И чего вы от меня хотите? — ситуация из настораживающей становится интересной, хотя юноша и продолжает чувствовать себя явно не в своей тарелке.
— Меня крайне заинтересовали ваши таланты, мистер Ву, — профессор не перестает улыбаться, говоря голосом настолько вкрадчивым и елейным, что аж противно, — Другие молодые люди, которым выпали подобные способности, продвинулись в их освоении не так сильно. Некоторые пугались и... вредили сами себе. Вам, как я вижу, это не грозит, но всё же я хочу сделать вам предложение.
«Другие? Есть кто-то еще??» Одному Ифаню было ведомо, как сильно колотилось его сердце в тот момент, когда он привычно ровным голосом отвечал:
— Я слушаю.
— Я — организатор своеобразного интерната, где изучают таких, как ты. Необычных. Там мы сможем изучить твой дар, отточить его — и убедиться, что он не навредит тебе же. Тебе больше не придётся ни от кого прятаться — и, если наши исследования пройдут хорошо, ты сможешь получить много ответов на вопросы, которые тревожили тебя большую часть жизни, — это звучит странно. Нет, даже более того — это звучит как полнейшая, беспросветная, тотальная бредятина.
И, возможно, именно поэтому Ифань соглашается, даже не давая себе времени на раздумья.
Когда он приходит домой, чтобы собрать вещи (сводящиеся в основном к вороху темных футболок и непрочитанным книгам), в квартире пусто — родители ушли на работу. Мимолетная мысль, что стоит оставить хотя бы записку, мгновенно испаряется. Если его и будут искать, то только для проформы, чтобы не выглядеть плохо в глазах общественности. Вряд ли по нему будет хоть кто-то скучать.
Впрочем, он и сам скучать не будет, ведь впереди ждет новая жизнь, впервые за столько лет — среди таких же, как он. И Ифань очень надеется, что жизнь эта будет... если не хорошей, то хотя бы лучше предыдущей.
Ведь он наконец-то не будет изгоем.

7. Ключи
Лень свою обхитри. Кай

8. Сколько времени находится в EXODUS на момент настоящего времени?
Два с половиной года, попал в интернат в январе

Отредактировано Ву Ифань (2017-07-04 02:45:02)